– Да… – неопределенно отвечал Галактион, не зная, что ему отвечать.

– И Бубнова похоронили, – не унимался Замараев. – Знавал я его в прежние времена… Жаль. А слушали новость: Прасковья Ивановна замуж выходит.

– Как выходит? – спросили в голос муж и жена.

– Выходит, как другие прочие вдовы выходят.

– За кого?

– А за доктора… Значит, сама нашла свою судьбу. И то сказать, баба пробойная, – некогда ей горевать. А я тут встретил ее брата, Голяшкина. Мы с ним дружки прежде бывали. Ну, он мне все и обсказал. Свадьба после святок… Что же, доктор маху не дал. У Прасковьи Ивановны свой капитал.

Потом, оказалось, что Замараев успел побывать и в остроге, у Ильи Фирсыча, – одним словом, обежал целый город.

IX

Замараев поселился у Галактиона, и последний был рад живому человеку. По вечерам они часто и подолгу беседовали между собой, и Галактион мог только удивляться той особенной деревенской жадности, какою был преисполнен суслонский писарь, – это не была даже жажда наживы в собственном смысле, а именно слепая и какая-то неистовая жадность.

– Нет, брат, шабаш, старинка-то приказала долго жить, – повторял Замараев, делая вызывающий жест. – По нонешним временам вон какие народы проявились. Они, брат, выучат жить. Темноту-то как рукой снимут… да. На што бабы, и те вполне это самое чувствуют. Вон Серафима Харитоновна как на меня поглядывает, даром что хлеб-соль еще недавно водили.

– Не от ума она, Флегонт Васильич.

– А вот и нет! И я даже весьма понимаю, потому что мы, деревенские, прямые дураки выходим. Серафима-то Харитоновна и выходит права, потому как темнота-с… А только по женской своей части она, конечно, не понимает, что и темнота тоже проснулась и начала копошиться. Все ищутся, Галактион Михеич… Вы вот тут банки открываете и разные прочие огромадные дела затеваете, а от вас и к нам щепки летят… да-с. Теперь взять Ключевую, – она вся зашевелилась. Мельники-то, которые жили всю жизнь по старинке, и те очухались. Недалеко ходить, взять хоть вашего тятеньку, Михея Зотыча, – зараз две новых мельницы строит. Ведь старичок, а как хлопочет. Ну, и другие народы поднялись на дыбы… Кто во что горазд. И у всех уж на уме: не хватит своего капитала, в банке прихвачу и оборочусь. Вот какое дело… Уж все пронюхали, где жареным пахнет.

На поверку оказалось, что Замараев действительно знал почти все, что делалось в Заполье, и мучился, что «новые народы» оберут всех и вся, – мучился не из сожаления к тем, которых оберут, а только потому, что сам не мог принять деятельного участия в этом обирании. Он знал даже подробности готовившегося похода Стабровского против других винокуров и по-своему одобрял.

– Так и надо… Валяй их! Не те времена, чтобы, например, лежа на боку… Шабаш! У волка в зубе – Егорий дал. Учить нас надо, а за битого двух небитых дают.

– Ну, а как твоя ссудная касса?

– Большим кораблям большое плавание, а мы около бережку будем ползать… Перед отъездом мы с попом Макаром молебствие отслужили угодникам бессребренникам. Как же, все по порядку. Тоже и мы понимаем, как и што следует: воздадите кесарево кесарю… да. Главная причина, Галактион Михеич, что жаль мелкие народы. Сейчас-то они вон сто процентов платят, а у меня будут платить всего тридцать шесть… Да там еще кланялись сколько, да еще отрабатывали благодарность, а тут на, получай, и только всего.

Эта теория благодеяния бедным рассмешила Галактиона своею наивностью, хотя в основе и была известная доля правды.

– Так благодетелем хочешь быть? – смеялся он, хлопая Замараева по плечу. – С зубов кожу будете драть, из блохи голенища кроить?

– А вы? У вас, Галактион Михеич, учимся… Даже вот как учимся. Вам-то вот смешно, а нам слезы.

– Перестань ты дурака валять, Флегонт Васильич. Сами вы кого угодно проведете и надуете.

Замараев, живя в Заполье, обнаружил необыкновенную пронырливость, и, кажется, не было угла, где бы он не побывал, и такой щели, которую бы он не обнюхал с опытностью настоящего сыщика. Эта энергия удивляла Галактиона, и он раз, незадолго до отъезда в резиденцию Прохорова и К o, спросил:

– А ты не был у Харитины, Флегонт Васильич?

– Нет, не довелось.

– Почему?

– Все собираюсь, да как-то не могу дойти. А надо бы повидать. Прежде-то не посмел бы, когда Илья Фирсыч царствовали, а теперь-то даже очень просто.

– Вот что, Флегонт Васильич… – замялся немного Галактион. – А если я тебя попрошу зайти к ней? Понимаешь, ты как будто от себя…

– Могу.

– Пожалуйста, не проболтайся.

– Сделай милость. Тоже не левою йогой сморкаемся.

– Видишь ли, в чем дело… да… Она после мужа осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить будет? Самому мне говорить об этом как-то неудобно. Гордая она, а тут еще… Одним словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?

– В лучшем виде. Известно, бабы.

– Так вот я с удовольствием помог бы ей… на первое время, конечно. К отцу она тоже не пойдет.

– Вот это даже совсем напрасно. Одно малодушие.

– Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.

– Весьма понимаю. Горденька Харитина Харитоновна.

– Да, да. Так сделай это для меня. Как-нибудь сочтемся. Рука руку моет, Флегонт Васильич.

– Уж будь спокоен. Так подведем, что и сама не услышит. Тоже и мы не в угол рожей, хоша и деревенские.

– Пожалуйста. Меня она очень беспокоит.

Суслонский писарь отправился к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти в совершенно пустой квартире. Она лежала у себя в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он не знал, с чего начать.

– Завернул к вам, Харитина Харитоновна… Жена Анна наказывала. Непременно, грит, проведай любезную сестрицу Харитину и непременно, грит, зови ее к нам в Суслон погостить.

– Это в деревню-то? – удивилась Харитина. – Да вы там с женой оба с ума спятили!

– А вы не сердитесь на нашу деревенскую простоту, Харитина Харитоновна, потому как у нас все по душам… А я-то так кругом обязан Ильей Фирсычем, по гроб жизни. Да и так люди не чужие… Ежели, напримерно, вам насчет денежных средств, так с нашим удовольствием. Конешно, расписочку там на всякий случай выдадите, – это так, для порядку, а только несумлевайтесь. Весь перед вами, в там роде, как свеча горю.

Против ожидания, Харитина отнеслась к этому предложению с деловым спокойствием и не без гордости ответила:

– Сейчас мне не хочется занимать денег у отца, но я отдам в самом скором времени… У меня будут деньги.

– Само собою разумеется, как же без денег жить? Ведь я хоша и говорю вам о документе, а даю деньги все одно, как кладу к себе в карман. По-родственному, Харитина Харитоновна. Чужим-то все равно, а свое болит… да. Заходил я к Илье Фирсычу. В большое малодушие впадает.

– Не говорите мне про него!

– Я так, к слову.

– Вот вы о родственниках заговорили… Хороши бывают родственнички! Ну, да не стоит об этом говорить!

Харитина разошлась до того, что предложила чаю. Она продолжала лежать на постели совсем одетая и курила одну папиросу за другой.

– Извините меня, Харитина Харитоновна, – насмелился Замараев. – Конечно, я деревенский мужик и настоящего городского обращения не могу вполне понимать, а все-таки дамскому полу как будто и не того, не подобает цыгарки курить. Уж вы меня извините, а это самое плохое занятие для настоящей дамы.

– Пустяки, это от скуки, – коротко объяснила Харитина улыбаясь. – Что мне больше-то делать? А тут мысли разгоняет.